Где-то упала кружка, возвещая о своей преждевременной кончине печальным и звонким треньканьем.
- Мммм, - возмущенно отозвался тут же дернувшийся лис, вот чего не превратился в человека, спрашивается? Сейчас бы себе дрых благополучно, так удобно устроившись на подушке, а не, ком-то живом, кто уткнулся носом в лисий мех и хозяйски так лапал колено.
"И и пошло бы оно все", - решил Кудзо, не слыша никакой опасности, просто таверна, обычные такие звуки, ни тебе рычания демона и прочее, можно дальше спать себе с добровольной подушкой, работая живой же грелкой.
Кицунэ, настороженно поводив ушами, решил, что так и надо сделать, и расслабился, впал в дремоту, сквозь которую впрочем уже всплывали мысли, уподобившись тому самому, что не тонуло в канализации Кенабриса. К примеру, что накануне, похоже, он славно погулял, и точно не стоит раскрывать глаза, чтобы обмануть злобное похмелье, пусть считает, что его будущая жертва еще в отрубе, а то уже что-то во рту стоит странный горький привкус. Что компанию ему составляла не девушка, подушка ощущалась мужчиной, скорее жилистым, нежели мускулистым, еще бы немного и были мослы, а так ничего вроде, даже удобно и, наверняка, полезно для спины. Чьей-то.
"Интересно, кто это?"
Любопытство - бич всех кицунэ. Не даст покоя никогда. Вот и сейчас, всплыв, мыслишка не дала уплыть в сны, активно грызя лиса, беспокоя не меньше всех тех ранок по телу и пониже хвоста. Ночка удалааась. И все же... может, сам граф Арендей? Мммм, но нет, иначе бы Кудзо уже учуял ароматы духов. А жаль, жаль, очень было интересно, насколько репутация Дейрана и его оды в свою честь соответствуют действительности.
На этом лис испытал творческий кризис и полное отсутствие каких-либо идей. На этом бы он, может, и забил, потому что все-таки иногда у любопытства выигрывала лень, но тут под ним зашевелилось тело и чуть не уронило с узкой, как оказалось, койки (но вообще-то логично, кровати в таверне были рассчитаны на одного человека), тут уж поневоле пришлось просыпаться, сразу обоим, потому что Кудзо машинально вцепился крепче... когтями.
- Твою! – резкая вспышка боли прошила тело, что машинально дернулось и тут же боль сдислацировалась от впившихся в тело когтей дальше, по всему телу. Особенно почему-то горели плечи, шея и… задница?!
Последний факт заставил дернуться, сплюнуть набившийся в рот мех и…
МЕХ?!
Хэши открыл глаза, узрев стремную картину груды черного меха, где нет-нет, да и мелькали белые пятнышки. И морда. Такая, половинчатая.
С минуту в голове дампира царила совершенная, абсолютная тишина. Ни одна мысль, связанная или нет, не прерывала этого безмолвия и смерти духа.
Но потом когти, впившийся в ребра, разжались, и мысль «ай, тля, больно же!» сорвала плотину.
- Какого же хрена? – даже вежливо поинтересовался дампир, выворачиваясь из-под живого пушистого одеяла и тут же жалея о своем решении сесть.
- Как… Как мы вообще в одной койке оказались?! И… Я что, переспал с животным?!
- Угадай, - буркнул в ответ Кудзо, дернув ухом, в котором вроде бы больше звенело. Прямо сказать, загадка была простенькая, поскольку следов бурной веселья было предостаточно.
Но Хэши выдал ответ с таким подтекстом, что кицунэ резко передумал перекидываться, уже из вредности, хотя слипшаяся от пролитого пива и много чего еще менее приятна, чем липкая от тех же жидкостей кожа, и вообще обиделся и даже собирался об этом заявить, может даже с членовредительством, надо было только определиться: подзатыльником ограничиться или еще пендаля добавить и познакомить дампира с полом. Дампира познакомить.
- Я что... теперь некрофил? - хвост нервно дернулся, выдавая лучше задумчивого голоса смятение Кудзо. - Однааакооо... твою... тут выпить есть? А то у тебя кровь невкусная.
Лис скривился.
- Горькая такая.
- Отличная компания – некрофил и зоофил, - простонал Хэши, ложась на койку на бок, потому что сидеть…
На пассаж о крови дампир весело выскалился, хотя веселого, определенно, было маловато в том, что произошло, и как…
- Кстати, как вообще нас так угораздило?! Нет, ты очень даже ничего, но спать с тобой в животной форме… я бы не стал, уж извини… И какого хрена ты тут про вкусовые качества трупа рассуждаешь, а? Перепутал, кто тут дампир?
И вспышкой воспоминанием стрельнуло, щелкнуло в голове – клыки, сжимающиеся на еще человеческой шее. Теплая, терпкая, пропитанная почему-то запахом хвои, кровь, наполняющая горло, проходящая обжигающим, упоительно-теплым потоком дальше, в сердце….
Мех во рту, злой лисий оскал и боль в основании шеи, куда впились лисьи клыки.
Грызли, грызли и рвали друг друга, упиваясь кровью, болью и желанием…
- Ууууу… - Хэши спрятал лицо в ладонях, - Как все… Ууууу…
- Да уж, - фыркнул Кудзо, мстительно пихая приятеля, чтобы тот не забывал о товарище, которому тоже нужно было место и чья задница тоже пострадала.
Так что теперь они оба лежали на боку, глядя в глаза друг другу и просто любуясь видами своей работы.
- Видимо, ты о себе много не знал, - съядовитил Кудзо, обиженно опустив уши и встопорщив вибриссы, охреневая от таких капризов. Чем ему уши и хвост не угодили? Мехом? Потому что мешал кусаться?
- Вот не зря мне вчера так хотелось залепить тебе в нос!
В ответ Хэши почему-то завыл, хуже, чем голодный волк зимой, но так же тоскливо и свербяще. Ох, бедная, бедная голова, бедные, бедные ушки.
- Бля, то же развел трагедию на пустом месте, - теперь уже ради спасения своих ушей Кудзо полностью стал человеком. - ты еще скажи, что я лишил тебя невинности. Не поверю, потому что ночью ты был очень раскован.
Лис машинально прижал палец к припухшей нижней губе, вспоминая, как волнующе сверкали капельки пота и крови на бледной коже в неверном свете единственной свечи, дразнящий смех и свое жадное урчание.
- Да, нажрались мы знатно...
Кицунэ поморщился.
- Ооооууу… - Хэши уткнулся в подушку, потому что…
Уже не знал, действительно выть или ржать, как конь. Вдохнул-выдохнул, и капризно заявил:
- Представь себе, засранец! Дважды!
Удивленный тявк был ему наградой.
Хэши постарался спрятать подступающий хохот под всхлипывания, но получалось что-то совсем инфернальное, будто его душат.
«А ведь… правда, душил, кажется?.. Нежить?..»
- Не пойми превратно, но даже ложась с мужчинами, я не отдавал инициативу. Никогда. И… - вот тут веселье приугасло и стало даже слегка жутко. Потому что… Ощущения понравились. Потому что хотелось еще. И нет, не секса, хотя тот явно был хорош. Хотелось живой, теплой крови. Хотелось дальше пить жизнь, забирать ее до капли, греться, согреваться чужим, похищенным теплом, - Я впервые кого-то укусил! Да еще и меховое! Фу, психотравма на всю жизнь обеспечена! – как можно более напускно выдал дампир, пытаясь не показать, как эта тема его на самом деле беспокоит.
- Да иди ты! - промолвил Кудзо, когда к нему вернулся дар речи человеческой. - А так и не скажешь, что ты раньше не уступал инициативы.
Потому что вчера.. вчера ... эта наглая дампирская морда бесстыдно стонала и просила, требовала скорее, так что желание мутило и без того шальной разум.
- Скажи... - в низкий голос прокрались хрипловатые нотки, потому что вернувшийся кусочек воспоминания был до болезненного ярким. - ... спасибо, что вообще с клыками остался. Психотравма у него... меховое... мой мех, нам замерзнуть не дал, потому что ты куда-то зашвырнул демоново одеяло. Оно, видите ли, мешалось.
- Именно! Мех хорош при приеме наружу, а не вовнутрь! – огрызнулся Хэши, старательно проигнорировав первую часть фразы и не сразу сообразив, насколько этот ответ пошло прозвучал в общем контексте.
Только-только отлипший от подушки дампир снова в нее уткнулся, пряча покрасневшую (а в силу особенностей полужизни стремно и пятнами) морду.
Но… Но воспоминания действительно будоражили. Когти, впивающиеся в плечи, и бой, на грани настоящего, на грани реального, когда неясно, удар или ласка, когда заломанная рука то ли уступка, то ли проигрыш… И жадное, животное желание урвать свой кусок удовольствия, раствориться в пьяном угаре, в чужом, хриплом дыхании…
- Да уж, спасибо. Теперь, кстати, прохладно… Хоть хвост одолжи, у меня ноги мерзнут, - со вздохом попросил дампир.
И вспоминалось еще, как изгибался сам лис – еще в человеческой, кажется, форме, потому как Хэши хорошо помнил, как скользили капли пота по его шее, как липли черные волосы к коже, и как скулил Кудзо, когда клыки сжались сзади на его шее, будто вцепляясь в загривок…
- У тебя… Кхм… Странных ощущений пониже спины нет, а?
Хэши в своей жажде тепла требовательно и жадно сдирает с Кудзо рубашку, трещит ткань под бледными пальцами, в свою очередь лис тоже старается побыстрее добраться до живого тепла, путается в длинных белых прядях волос, жадно дергает за пояс штанов, ловится сам на жадное алое пламя, в котором ни капли стыда, ни грана сомнения.
Такой вчера, и сегодня совершенно другой. Уткнулся в подушку носом... уж не от смущения ли?
Кудзо не сказать, чтобы не относился ровно к произошедшему, на самом деле тоже пребывая в том еще смятении. В отрыв уходить ему не в первый раз, но настолько кицунэ голову еще терять не доводилось. Было ли дело в природе Хэши, остро чувствующейся и пугающей больше, дергающий инстинкты одним своим дыханием, что уж говорить о клыках, страшно и сладко, противоречит всему естеству лиса? Или дело в самом Кудзо? В его усталости, в нерастраченном напряжении, в копящейся внутри тьме? Хотя все-таки в Хэши тоже что-то такое было, привлекательное, даже жаль, что помнится случившееся урывками.
- То есть теперь мой мех тебя устраивает? - наглый лис хехекнул и нагло подтянулся ближе, обвивая ноги дампира своими, уже покрывшимися мехом, а сверху хвостом. И снова от соприкосновения с прохладной кожи, шерстка встает дыбом, когда инстинкт говорит: бей, кусай, беги. Это странно возбуждает, мурашками вдоль хребта.
Кудзо коварно придвинулся еще поближе, хитро-хитро щурясь, дразняще улыбаясь:
- А возьму и не скажу, мучайся теперь неизвестностью, друг мой. Или теперь тебя все-таки стоит величать любовничком? - длинный палец бледный, но явственно иного оттенка, нежели кожа Хэши, шутливо стукнул вампира по носу, потом мазнул ниже по кончику и губам, к подбородку, чтобы провести ниже по кадыку, к ямке где сходятся ключицы. И все это не отводя взгляда от красных глаз.
- Проклятье, что же все-таки вчера было и как мы докатились до сегодняшнего утра? Помню, мы собрались отмечать победу. Там были все наши... и еще Королева Голфри пожаловала. И еще она нас все время путала.
Прикосновение к губам, тягучий, завораживающий взгляд глаза в глаза.
Хэши успевает коснуться языком пальцев кицунэ прежде, чем те от губ спустятся ниже, к шее.
Это сжигает последние остатки неловкости, стыда, оставляя только манящее, приправленное злым весельем желание, и он тоже придвигается ближе, укладывая руки на плечи кицунэ – пока лишенные шерсти, человеческие.
- Как по мне, - близко-близко, ловя дыхание, доверчиво подставляя шею под чужие пальцы, - Оба определения хороши и точны…
Очерчивая гибкие мышцы плеч провести прохладными ладонями по плечам Кудзо, коснуться его ребер.
Хорош, как же он хорош, этот лисий сын. Недвусмысленно намекает на продолжение и…
И сам же сбивает настрой.
- Ну вот чего тебе стоило не упоминать эту… женщину сейчас? – Хэши скривился, и, совершив над собой титаническое усилие, вывернулся спиной к Кудзо, - Все настроение испортил!
Но вопреки своим словам дампир вжимается плотнее, откидывает голову на плечо кицунэ, выгибая шею. Отчетливо на белой коже горели ранки от клыков лиса, синели полосы-отпечатки пальцев.
- Я не хочу помнить, как тетя хорошо так за сотню ко мне лезла. Бррр… Лучше… - отведенная назад рука проводит по гладкой коже на ребрах собеседника, спускается ниже, к бедрам, зарывается в шерстку, покрывающую бедра, - Вспоминать что-то приятнее, не находишь?
«Может… повторим?», - проговаривать это вслух нет необходимости – желание обоих не тайна. Оба читают собеседника по запаху, изгибам тел, реакциям, столь явным, что прятаться смысла нет.
- С чего же мы начали… Кажется… Была ссора, да, Кудзо?.. О чем мы с тобой так ссорились, что даже подрались?..
Ободранные предплечья, ладони… Кажется, начали они совсем не в комнате.
Задний двор трактира?.. Да. И ярость, злость, перерастающая во что-то совсем неконтролируемое, жажду подчинить, раздавить… И желание, острое, болезненное. Жажду тепла, поддержки, желание быть рядом, чувствовать рядом другого…
- Или опустим причины ссоры, чтобы вспомнить и примирение?..
- Ой ли, так я все испортил? - у тела есть собственный язык из движений и запаха, столь опытному дипломату и лису даже с куцым сейчас человеческим носом он многое может сказать.
- Или все-таки не испортил? Может, стоит проверить? - ближе, на самое ухо, такое белое, обжигая дыханием, давая возможность почувствовать губы, дразнясь бесстыдно, не меньше чем сам дампир. От его рук будто бы бьет электричеством, каждое прикосновение ощущается столь отчетливо и будто бы еще остается после.
И потому лис тоже позволяет себе подлезть поближе, чтобы просунуть руку под талию, а второй откинуть с шеи белые волосы, любуясь следами своих деяний и проступающими под кожей сосудами, потом провести по плечу и ниже, любуясь сухими мышцами, сочетанием белой кожи и синяками, плавно переползая на стройное бедро и ниже, находя и должное настроение, и энтузиазм.
- Можно и не вспоминать, а заполнить лакуны вечера новыми ощущениями, - губами к жилке на шее, языком вверх, к мочке уха, давая почувствовать свои клыки.
И лис нагло оторвался от дампира, при этом шаловливо одной рукой, самыми коготками изучал чужой пресс, чертил заковыристые закорючки, пока ничего не предпринимая другой рукой.
- О, там и вспоминать особо ничего, просто дурацкий богословский спор с переходом на личности, - что-то такое точно было, в духе ты не уважаешь Фаразму! А ты богохульник, и с этого драка и пошла.
- Примирение было интереснее, помнится, я сделал так... - Кудзо нашел чужие губы, прижимая дампира к себе ближе, чтобы чувствовал, знал, какой огонь горит внутри лиса, и что вот-вот он перекинется на Хэши.
Прикосновения сводят с ума, крадут мысли, сбивают дыхание. Остается только дрожь тела – не от холода, о, совсем не от него, но от близости, от чужого жара. Этот жар, такой живой, яростный, прогоняет остатки мертвого оцепенения, позволяет ожить, заставляет, принуждает чувствовать себя таким живым, настоящим.
Выдох-стон вырывается против воли в ответ на пляску рук лиса, сжимаются пальцы поверх чужого бедра крепче, зарываясь в шерсть, нетерпеливо ее дергая.
Нужно собраться. Нужно выдать достойный ответ. Нужно…
Поцелуй обжигает. Жадный, яростный лис, ничуть не стесняющийся своих желаний… И такой же жадный, яростный ответ. Без жалости, без осторожности, снова раня клыками друг друга и упиваясь железным привкусом.
И… проклятье, как же хочется больше!
Зачем дразнишься, лис, почему ничего не делаешь?!
Дампир нетерпеливо, требовательно ерзает, вжимается плотнее. И пусть тело ноет, жалуется, пусть прошивает болью – хочется, жаждется, нужно узнать, понять, вспомнить, пережить снова те ощущения, получить новые. В этот раз иначе, на трезвую голову, в этот раз ярче, осознаннее.
Выворачивать себе руку так неудобно, болит плечо.
«Дразнишься, да? Дразнишься?... Я тоже могу».
Скользнуть ладонью ниже – обманчиво-легкие, невесомые прикосновения, выдох, пойманный вдохом, потому что поцелуй не прерывается, потому что жарко.
- Что… Ты там говорил?... – ох, как же сложно пробовать отрываться от поцелуя… Но Хэши пытается, и потому каждое слово – будто отдельное предложение. Выдохнуть, и тут же снова прикинуть губами к губам. И снова. И снова.
- Был… раскован?.. Не… скажешь… что… впервые?... А…вот напомни-ка, - выворачивается, одновременно не отстраняясь, опираясь на стертые предплечья, чувствуя, как грубая простынь снова впивается в локти, - Докажи… Что… понравилось!
«Давай же, ну! Быстрее! Я безумно хочу. Взять тебя. Отдать себя. Что угодно. Как угодно. Только действуй уже!»
Медлительность лиса, намеренная дразнилка, сводит с ума, изводит. Изводит неподвижная ладонь… Ну сколько же можно тянуть! Ерзает, дергается сам. Чужой бой сердца, хриплое дыхание затмевает все. Острый запах пота, похоти, крови заполняет собой все, забирает мысли, желание отбирает разум почище алкоголя.
Бесстыдно прогнуться, разводя бедра, высвободить руку, чтобы обхватить ладонь лиса поверх его пальцев, требовательно сжать, заставить делать то, чего так жаждется, чего так хочется.
- Хватит дразниться!
Как бы не хотелось растянуть мгновение, дразнилку, наслаждаясь мучениями Хэши, его открытым бесстыдством, вот уж сладкая месть получалась за его причитания, а больше уже не получается тянуть, сил больше нет, воли, так хочется, сейчас, чтобы запомнить этот миг, когда дампир так подставляется, под ним, весь такой снежно белый, волосы спутаны, под зубы так и просится округлое плечо, и вот уже белое плотно, изукрашенные алыми и синими цветами-метками вчерашнего полузабытого загула окрашивается новой кровью, горькой и терпкой, как ягоды рябины.
Кудзо окунается в его тепло, жадно и грубо подминая под себя, жарко вжимаясь, уже не в силах сопротивляться зову плоти, своей и чужой, сейчас единой, сейчас общей. Еще и еще, отдаваясь во власть совсем иного инстинкта, говорящего сейчас "мое". Мое. Мое. Все мое.
И эти уже не такие бледные губы, и голодный жадный алый взгляд, и сладкий стон, награда за действия, от которого приятно свербит вдоль взмокшего хребта, клеть чужих ребер, арка позвоночника, чувствующегося сейчас грудью. Они так близко, они так плотно, что не сфальшивить в одном на двоих ритме, одном на двоих биении сердца.
Кудзо не может отпустить, и не хочет, снова царапая когтями до крови белый живот и ребра, жадно целуя и грызя такие желанные губы, вжимаясь все яростнее, отдавая всего себя так же щедро. Забываясь.
Прочь все кошмары последних дней, прочь усталость, прочь свои сдерживаемые эмоции, есть лишь этот миг, такое простое и сложное здесь и сейчас, где похоть и желание правят бал, крутят и вертят двумя изголодавшимися душами, вертят, творя нечто новое, еще пока непонятное, но что-то настолько прочное, что и Сиянием не перерубить.
Боль и наслаждение – безумный, бешеный коктейль, срывающий последние тормоза, грозящий уничтожить, раздавить, стереть личность, содрать маски.
Нет необходимости сдерживаться – и он не стесняется в голос стонать, шипеть от боли, требовать большего, быстрее, вжимаясь крепче, чтобы почувствовать, прочувствовать, запомнить. Напарываясь на когти, растревоживая все старые и свежие раны, в дикой, безумной, странной пляске, согреваясь чужим жаром, жаждой и страстью, крадя, забирая.
Впившиеся в плечо клыки добавляют остроты ощущениям, держат, не дают сорваться в очередном безумии.
Дампир рычит, дергается, и пробует вывернуться, но клыки сжимаются крепче, вырывая крик и скулеж.
Еще. Еще. Сильнее!
Сердце заходится в бешеной пляске, простынь – слишком ненадежная опора, и он вцепляется в основание кровати, буквально заставляет тело рвануться наверх.
Дерево кровати трещит под хваткой пальцев, обдирает заново ободранные ладони.
- Еще!
Это полное безумие, пляска на грани. Это иссушающий жар желания. Каждое движение отдается пронзительной болью во всем теле и, одновременно и сладким, тягучим удовольствием.
Хэши снова дергается – резко, срываясь с клыков и оставляя куски кожи в зубах лиса, но в этот раз изворачивается, оказываясь лицом к лицу с лисом, обвивая ногами его талию, вцепляясь руками в плечи.
Шея так близко, видно набухшие, так отчетливо проступающие вены, и давит, давит во рту, ломит клыки.
Рык выходит звериный, ломит кончики пальцев, когда когти прорезают их, чтобы тут же впиться в плечи кицунэ, окрашивая белоснежный цвет алым.
Еще, еще, давай лис, плевать, что больно, хочется большего, еще!
Без предупреждения сгибает ногу и с силой коленом шибает в грудь Кудзо, второй ногой дергая под колени. Опора на руки, чтобы вышло, и теперь уже лис на спине, головой в ногах.
Так лучше, так дальше шея, и так он, Хэши, может задавать темп, оседлав лиса, прогнув спину назад и впиваясь когтями в его бедра, подставляя себя под взгляд, под руки, давая полюбоваться росписью ран по груди и животу.
Нравится, нравится твоя работа, лис?
А ведь мы только начали!
Как он красив! Хэши сейчас больше похож на духа, призрачное видение, горячечный бред, обретший форму, что так плотно обхватывает бедра, вот-вот и кости начнут трещать.
Он обжигает, но не теплом, а холодом, будто замерз, и потому ему так неистово нужно чужое тепло, что он так жаждет впитать, расплачиваясь своей кровью, собой.
Ты понимаешь, как тебя хочется? Как ты притягиваешь?
Вопреки всем доводам разума, вопреки всем инстинктам.
Хорошо, что уже светает, так солнце, опрометчиво заглянувшее на скрип кровати, доживающей последние дни, обрисовывает стройный силуэт, дает разглядеть потеки крови и капли пота, двигающиеся под кожей мышцы. У Хэши красота не холодной статуи, его красота это и знакомая красота зверя, хищника, таящегося в ночи, и красота маняющая, к которой хочется притронутся, осквернить своими наглыми лапами, руками, ладно, добавляя новых штришков, вырывая новые стоны.
Кудзо и сам кричит, скулит, рычит, требуя всего и еще чуточку больше, жадно ловит зубами тонкие, но сильные пальцы, когда они слепо скользят по лицу, выгибается навстречу, так хочется прикосновений, так хочется смотреть, победоносно усмехаясь.
Нравлюсь, да? Завожу, да?
Именно так и должно быть, Хэши.
- Хэээшиии, - сейчас приятно шипеть это имя, бессовестно лапая белую грудь, задевая когтями лиловые горошинки сосков, прочерчивая новые линии вниз по ребрам, снова по животу, чтобы сжать до синяков бледные ягодицы, до крови тоже, заставляя это безумное неистовое видение подчиниться и раскрыться еще больше, пусть покажет себя, пусть явит всю свою страсть. Слабо?
- Больше! Еще! - как бы не хотелось любоваться поруганной красотой дампира, хочется его всего, ближе, красть его дыхание, и потому кицунэ грубо тянет дампира за волосы, к себе, чтобы поцеловать жадно, глубоко, выпивая, отвлекая, чтобы подмять под себя, прижаться как можно ближе, чтобы клетью о клеть ребер чувствовать биение немертвого сердца.
Его трясет, разум утратил контроль над телом, разум утратил контроль над разумом, сгорая в этой бешеной пляске. Боль и удовольствие перемешиваются, срастаются в ком чего-то, чему нет определения, но что не должно заканчиваться, что хочется ощущать бесконечно. Что нужно довести до пика, быстрее, закончить, пока есть, чему гореть, пока не сгорело все!
Нравится, нравится, лис?
Мне тоже!
Рывок за волосы, рык в ответ, протест – вырваться, выгнуться назад, не давая притянуть себя ближе, оскал, искажающей лица зеркально.
Рывок требовательнее, впивающиеся в ребра когти лиса и ответом сжимающиеся когти дампира на бледных, не защищенных шерстью плечах Кудзо.
Все-таки прогибает, утягивает к себе и дарит поцелуй, больше похожий на удар. Темная кровь окрашивает губы, тянется нитью между ними, связывая жизни. Чья кровь? Непонятно, смешалось, перемешалось, не разделить.
Дыхание так близко, так близко пик.
Больно. Кайфово. Безумно!
Срывается, выворачивается, оставляя царапины клыками на губах любовника, утыкается в его плечо лбом, прячась, сцепляя зубы, скулит, хрипит.
Еще, еще, быстрее же!
Лихорадочно, оставляя случайные царапины нашарить его руку, вцепиться, сдирая со своей спины без осторожности, отчего остаются новые полосы-царапины.
На секунду сплетаются пальцы, сжимаются ладони до ломкой боли. Но дампир тянет, направляет лиса, совершенно недвусмысленно и бесстыдно указывая, что хочет, где сейчас нужны его прикосновения.
Что же твой пульс такой громкий, проклятый ты лис?! Что же бой крови никак не заглушается голосами?!
- Громче! – рычит вслух на ухо лису, не соображая, что вслух, - Хочу слышать кровь! Не дай мне ее слышать!
Клыки вхолостую щелкают у шеи лиса, рывком дампир выворачивает голову, снова впивается в губы, требовательно, жадно, отчаянно.
Не вздумай выпустить, гад!
Кицунэ рычит, прямо в губы, увлекшись слишком этим новым витком отношений, этим сексом, таким честным, порочным, животным, на грани борьбы, на грани той правды, которую оба скрывали от остальных, от друг друга и себя.
Это так приятно, что можно быть собой, можно рвать и быть грубым, вырывая у Хэши жадные стоны, вскрики между болью и удовольствием, нащупывая в их отчаянном слиянии новые грани себя и другого, до трещин в фасаде из шуток и правильных слов, улыбок и уверенных морд, обнажая нутро, безжалостное, хищное, голодное.
Колдун все никак не может насытится и слышит в словах, за словами дампира голод, режет язык и губы о чужие клыки, и от того Хэши еще более жадно отвечает на поцелуй, будто пытается вытянуть душу черного лиса.
И приходит мысль, совершенно шальная, злая, но хочется посмотреть и попробовать, проломить и увидеть во всей красе и уродстве чужие слабости, потому что Кудзо хочет слишком долго дразнившееся горячечное видение полностью, добраться до самого нутра, вскрыть душу когтями, просочится в каждую пору, околдовать без всякой пощады и жажды, случайно однажды, почти в другой жизни, однажды застряв под тем завалом вместе.
Поэтому он разрывает поцелуй, жадно вбирая воздух в легкие, чтобы приникнуть поцелуем-укусом к шее бледной, потом ниже, нащупывая губами рану, должно быть от своих когтей, ниже, чтобы поймать горошинку соска и зажать зубами, вырывая новый сладко щекочущий и подстегивающий желание стон.
Так достаточно громко, Хэши?
Одну руку он оставляет там, где пожелал дампир, мучая, даря наслаждение, стараясь удержать общий ритм, стараясь не уплыть раньше времени, а вот левой своей руке Кудзо позволяет плавно уйти вверх, выше, выше, сжаться на шее, потом выше, слепо нащупывая губы, очерчивая, дразня.
Ты так хочешь крови? Хочешь же? Так возьми...
Это богохульство, это что-то неправильное, но после всего, что Кудзо довелось увидеть в Кенабрисе, испытать на собственной шкуре, видеть своими глазами, как мужественные люди ломаются, чувствовать запах горящей плоти, подобное казалось малостью. Почти нелепицей, и в тоже время, в тоже время было чертовски важно.
- Возьми, - вслух хрипит лис, подавая пример, в этот раз вжимаясь особенно грубо, сильно, глубоко, и сжимая руку при этом.
Укуси. Ты же хочешь.
Стон-вскрик. Непонятно, чего в этом действе больше – боли? Удовольствия? Рвет когтями лис только тело? Забирается ли в душу?
Реальность смешивается, реальность закручивается спиралью. Нечем дышать, жарко, безумно заходится сердце.
Зверски ломит клыки.
Лис груб, яростен, выплескивает злость, страсть, срывает маски. Но и сам Хэши не лучше – режет в ответ, ломается и ломает.
В бешеном движении, в гонке со временем, взгляд фокусировать почти невозможно, почти нереально. Почти.
Холеное, точеное лицо Кудзо сейчас искажено оскалом, вдохновленной злостью, страстью. Оскалены заострившиеся клыки, пятнает темная кровь подбородок и губы, подчеркивая бледность кожи, и черные волосы липнут ко лбу полосами-трещинами, создавая тени реальности на фарфоровой маске приличий…
Но не это, и даже не пронизывающее мучительной болью движение заставляет отшатнуться назад, попытаться вырваться из хватки, скинуть руку со своего лица, не дать ухватить. Не грубость стирает шальное, безумное выражение с лица дампира, сменяя его страхом, ужасом, внутренним протестом.
Щедрое, мучительное, издевательское, проклятое, неправильное, желанное, важнейшее предложение… Ха! «Предложение»! Требование!
Хэши замирает, тяжело, загнанно дышит. Упирается рукой в грудь любовника, пытается отдышаться, хотя бы вспомнить, как говорить, чтобы отказаться, объяснить…
Не успевает.
Лис, проклятый, безумный, бешеный лис, снова подается вперед, срывая новый хрип-вскрик, с силой тянет за волосы, заставляя согнуться, упасть, чувствуя, снова когтистые пальцы сжимаются вокруг его шеи. Это – не беспокоит. Беспокоит новый поцелуй, требовательный, яростный, от которого он пытается увернуться, потому что в этом поцелуе слишком много крови, слишком явственно ощущается этот привкус.
«Возьми» - звенит в ушах, отдается эхом.
«Возьми! Возьми! Возьми!» - с каждым болезненно-приятном движением лиса.
«Возьми!» - с уходящим кислородом.
«Возьми!» - с глубоко впившимися собственными когтями в его плоть.
Клыки ломит невыносимо. Их хочется выдрать. Их необходимо вонзить в теплую, податливую плоть. Кровь остудит огонь боли. Кровь обмоет сорванное горло. Кровь…
«Возьми» - эхо собственных мыслей? Лис ли повторил это на ухо?..
Хэши скашивает взгляд на лиса, встречается взглядом с его глазами – черные провалы бездны, буря жажды, желания, страстей, боли и жадности. И это ты-то доблестный крестоносец, образец подражания? Тха!
Но меняется и взгляд дампира. Безумно расширенный в страхе зрачок сужается, стягивается в точку, и росчерком вытягивается в хищной вертикали. Алая радужка наливается темнотой бордовой крови, что затмевает взор.
Движение хищное, быстрое, лишенное жалости и мягкости. Клыки пробивают бледную, покрытую бисеринками пота кожу на поставленной тонкой, точеной шее.
Он слышит злой хрип-рычание, реакция на боль. Но его это не заботит. Не заботят когти, глубоко входящие в его плечи и тянущие полосы ран вниз, по спине.
Только упоительно-горячая жизнь, чужая, ворованная, согревающая, вдохновляющая, восхитительная!
Теперь правильно! Теперь как надо! Лис в нем, но и он в лисе!
Когти лиса оставляют раны, разрывают тело дампира. Кровь лиса исцеляет раны, излечивает тело дампира.
Он пьет, жадно, жарко, не думая останавливаться, не думая о Кудзо. Пьет, потому что иначе просто нельзя. Пьет, впервые сорвавшись осознанно.
Да! Именно так! Еще! Боль пронизывает все тело, жаром проходит по венам, сцепляя любовников еще теснее, хотя казалось бы, но теперь они друг в друге, связанные кровью, связанные путами рук, ног.
Дампир теплеет, по настоящему теплеет сейчас, розовеют щеки и ярче становятся губы, в то время как силы Кудзо убывают, он задыхается, от еще неведомого ранее огня, сорванных границ, сорванных масок, исполненных неведомых прежде диких грез.
Суматошные вздохи, всхлипы и безумная, шальная улыбка, закушенная до крови губа, потому что накрывает беспощадно, сознание уже уплывает, а это еще далеко не конец и теперь идет уже реальная борьба за жизнь.
Как же это... хорошо!
Жизнь будто ярче, чувства неимоверны обострены и движение все судорожнее, уже ближе к агонии, пот холодит спину, а груди, животу невыносимо жарко от близости, и какие там демоны, какая там королева. Пошло бы оно все! Когда можно безжалостно мять чужое гибкое, сильное тело, некогда белое как снег, а сейчас сплошь в потеках крови и россыпи разного цвета синяках, даже черные есть, в отпечатках клыков, измеченное все, мое.
И по венам твоим течет моя кровь!
Это миг полного помутнения, как же здорово позволить себе отпустить вожжи и дать другому, ладно, заставить другого, только сейчас, когда близко, уже вот-вот, заставить силой разжать клыки на шее, цепко ухватив за нижнюю челюсть.
- Смо...три.. - вжимаясь, царапая бедро, не отпуская, - .. мне в глаза...
Улыбка лиса дикая, зверя лесного, не человека, взгляд его полнится всеми мыслимыми и немыслимыми грехами.
Смотри мне в глаза, Хэши. Мой друг, пытающийся отрицать свою природу, будь честным. Мы оба не овечки, мы бы не выжили, будь мы такими, какими хотели казаться.
Кудзо впивается поцелуем, отдавая всего себя в последнем рывке, кусает уже суматошно, почти беспамятно, зверино урча, стеная, что шепча на старом лисьем наречии, даже не осознавая сейчас. Кусает под челюсть, спускается ниже, пытаясь вспомнить, как снова дышать.
Смеется, довольный, перемазанный кровью и семенем. Довольный, что в венах любовника его кровь, что бедра его совершенные искромсаны, что наполнил его, укутал шлейфом своего запаха.
Кровь, семя - все это ингредиенты старой, древней магии, самой простой, самой примитивной, но отнюдь не слабой нет. И какие инстинкты, быть может, родовая память взывает к ней. Кто сказал, что истории о коварных кицунэ, влюбляющих в себя до беспамятства, до жертвенности всего лишь глупые сказки?
Нет сил, только и хватает, что растянутся сверху, сплетая пальцы и ноги, куснуть в подбородок и вцепиться в последнем поцелуе, долгом, вдумчивом, смакующем, теряя только что обретенное дыхание снова.
- На..де..юсь, - лис попробовал перевести дух, весело дергая ушами, - теперь ты не забудешь, как я хорош в постельных утехах тоже.
Кровь забирает с собой сожаления, размышления, ложные установки, какие-то смешные границы… Рамки? К демонам рамки! Зачем они высшему существу, зачем тому, кто существует вне миров, между ними, идя не на свету, существуя не во тьме, но в той самой границе их, что тоньше волоса?
Чужая жизнь греет, в груди жарко, тело наполняется силой – совершенно чудесной, невиданной ранее. И кажется, кажется, что он впервые в жизни встал на ноги, впервые в жизни сделал настоящий, смелый шаг, до того ползая в пыли. Сладко, жарко, накатывает волной экстаза, тело прошивает судорога, выгибающая позвоночник, когти глубже входят в плоть жертвы…
Боль в челюсти слабая, неубедительная. Он не открывает глаза, нет, оказывается, все это время они были открыты. Просто заставляет свой взор сконцентрироваться. На лиса смотрит скошенный бордовый глаз хищника – жадного, безжалостного, холодного, как свет луны над кладбищем.
Давление на челюсть сильнее, отчаянье.
Он видит, как с каждым глотком все больше белеет кожа лиса, уходя в серость. Как слабеет поверхностное дыхание, как дрожат мышцы.
«Допрыгался, лис? Ты сам призвал меня, Кудзо…»
Он разжимает зубы сам, поднимает голову – взгляд прямой, холодный, надменный, взгляд, не принадлежащий смертному миру, взгляд равнодушный, даже не оценивающий, нет, потому что суждение уже вынесено встречается с другим. Взглядом тьмы, жажды, водоворотом боли, похоти, наслаждения, безумия.
Иссушенный безумец подается вперед, и вкус крови и слюны остается на губах. Ледяные пальцы сжимаются на его горле, выдавливая из четырех ранок на шее еще порцию крови…
И щелкает, дергается.
Что-то меняется, уходит волна. Хэши смаргивает, дергается, суматошно разжимая пальцы, пытается отшатнуться, но подхватывает за плечи почти соскользнувшее по нему тело.
«Кудзо, ты вообще нормальный?!»
Страх, стыд, боль и… Что-то очень, очень темное, притаившееся внутри. Чувство правильности, сытости, больного удовольствия, желания повторить…
- Проклятье, лис, ты… - Хэши выматерился, глядя на сереющее лицо Кудзо, чувствуя, как порезы по телу горят огнем, понимая, что вся кровать испятнана кровью – его, Кудзо…
- Никогда больше не смей выкидывать подобного, - прошипел дампир, спихивая с себя лиса.
Дальше он планировал встать с кровати, но истерзанное тело вставать категорически отказалось, и Хэши шумно грохнулся на пол. Снова выругался, доползая до походной сумки, откуда извлек черный пузырек и свиток с черной лентой.
Беззастенчиво пошарил в соседней сумке – сумке Кудзо, выуживая зелье исцеления, и с этим добром (уронив по пути дважды, потому что ползать, пытаясь что-то держать в руках то еще приключение!) вернулся к кровати.
- Пей, придурок, - он злился. Бесился. Не на грубость – нет, хотя произошедшее переходило все рамки и явно отличалось от предыдущих опытов Хэши в постельных играх.
Злился на проклятого лиса за то, что тот высмотрел, вытащил наружу его страхи, заставил пить свою жизнь, подставился, едва не сдохнув при этом!
- Твое здоровье, - прохрипел сорванным голосом Кудзо, довольный до невозможности. В эйфории он даже простил дампира за то, что эта задница его спихнула с себя, лишая подушки в своем лице.
"Никогда больше не смей выкидывать подобного", - мысленно передразнил лис, совесть которого благополучно спала без задних лап. Вот еще. Ему понравилось. Может быть, слишком. Но секс со столь высокими ставками помог ему, придавая яркости этому утру, в то время как недавние кошмары и мерзости ушли на задник план, потускнели.
- Не злись, - все-таки вильнул хвостом Кудзо, не в силах оторвать заинтересованного взгляда от фигуры Хэши, сползающих с белой шкуры меток, всех, кроме одной. - Холодно же - иди сюда.
Интерееесненько. Но вот прям с ходу вопрос точно нельзя задавать, пусть сначала успокоится.
Очень, до безобразия, хотелось вглядеться в его красные глаза, рассматривая эмоции, впрочем, тенями мелькающие и на точеном лице, пусть Хэши и пытался спрятаться за маской, продавить и не показать всего, что испытывал.
"Но я же вижу..."
За гневом, за злостью, столько всего. Завораживает. Хочется рассмотреть, повертеть каждое чувство, пощупать и восхитится, жаль эмоции не столь материальны, если им не придавать формы, выпуская на свободу.
Кудзо бессовестно улегся калачиком, поджимая и хвост, вовсю пользуясь силой своего обаяния, внешности и языком тела. Посмотри, посмотри Хэши, очаруйся снова, приди в мои объятия, прижмись крепче, у меня теплая шерстка, у меня нежная кожа и манящие глаза. И бесподобная линия носа.
«Не злись?! НЕ ЗЛИСЬ?!», - горький яд плеснул по нутру, захолодил тело. Будто льда проглотил. Зато раны начали затягиваться, закрываться… Дальше свиток – белое тело выгнуло, обхватило черным, мрачным огнем, плеснуло красными искрами у ран, втягиваясь в них. Жуткое зрелище, и на живых это заклинание оставляло страшные, уродливые раны. Но не на мертвых и полумертвых – тьма втянулась в раны, закрыла их собой, спряталась внутри, оставляя после себя лишь тонкие линии-отметки. Синяки еще где-то мелькали, остались кровавые разводы по телу – будто боевая раскраска. И рана на груди, незаживающая, незакрывающаяся, пусть и не кровоточащая. Но о ней сейчас Хэши не думал совершенно.
Повернулся к лису, свернувшемуся в кровати – в бордовых пятнах простынь, следы рук на деревянном изголовье кровати, испачканная подушка. И черно-белый лис, бледный, в подживших царапинах, выгнувшийся, явно демонстрирующий себя, свою хищную, гибкую красоту. Черный хвост…
«Я мог убить тебя, придурок ты тупой»
- Меня так даже особо когтистые девочки не расписывали, - буркнул дампир, чтобы буркнуть, но к кровати подошел. И сел…
- Ыть! – критическая ошибка. Дампир подскочил, потер болящее, и приземлился на койку уже осторожнее, полубоком. Свиток свитком, яд ядом, но все травмы оно не залечивает, слишком мало. А задница, черт ее, ныла.
- И много любовников от тебя сбегало после первой ночи с такими-то пристрастиями, м?
Красивый, красивый лис. И как он умеет притворяться приличным, уверенным, добрым и светлым… Ха.
- «Носитель ангельского света», - дампир ядовито усмехнулся, желая сейчас укусить – не физически, морально, - Это твоя настоящая суть?
Когда Хэши уселся поудобнее, Кудзо привстал, прижимаясь со спины и утянул в койку, довольно вздохнув, от дампира еще ощутимо несло злостью, недовольством, он даже как-то напрягся, но все-таки вырываться не стал, потому что да, после такого точно надо полежать. Тихо-тихо, пальцы дипломата осторожно прикоснулись к белым прядям.
- Я же не какая-то там когтистая девочка, а кицунэ, - с легкой ноткой самодовольства заявил лис, виляя хвостом.
- Ну... я довольно раскован и всякое бывало, большинство моих партнеров относились с пониманием к лисьей страсти, но, признаюсь, с тобой ... я зашел куда дальше.
И стыда и раскаяния в голосе кицунэ не наблюдалось, как и на лице, хотя после последней подколки Кудзо будто бы задумался, и в черноте его радужки заплясало пламя внутреннего злого огня.
- Возможно, - он пожал плечами, - не знаю. Быть может, я меняюсь, а может, я такой и есть. Впрочем, ты от меня не бежишь с воплями, полагаю, это и о тебе многое говорит.
Вырываться Хэши действительно не стал. Кольцо рук, чужое тепло. От лиса еще пахнет зверем, кровью, угасающей страстью.
Позволил утянуть себя в объятия, и даже вывернулся, чтобы лицом к лицу, заглядывая в глаза.
И эта фраза «зашел куда дальше»… Она заставила самодовольно усмехнуться. Нет, Хэши не стал бы повторять… Наверное. Не стал бы. Но подспудно радовал тот факт, что он зацепил этого лиса, вывернул так же, как и лис его.
И злость в глазах. Что, задело? Задело, явно. Слишком показушно-ровный тон сейчас у Кудзо. Переводит стрелки… Ха!
- Но я и не герой, и не носитель ангельского света, - язвительно усмехнулся дампир. Хотел было добавить «бывало и не такое!» но так бесстыдно врать показалось все-таки слишком. Потому что такого точно еще не бывало. Безумно, дико. Жадно. Желанно.
Нет, не стоило вспоминать, кыш-кыш мысли! Иначе снова сбивается дыхание, и…
- Проклятье, эти зелья только усугубляют похмелье… - перевел тему Хэши.
- А, то есть, по-твоему я должен теперь вести себя безупречно и нудно всегда? Может мне начать с тебя и прямо сейчас зачитать какую-нибудь лекцию?
Лис недовольно прижал уши и фыркнул.
- Ты сам переводишь стрелки, но ты прав, похмелье лучшего лечится другими методами. Надо только встать... ты как, кстати? Что-то эта рана вообще будто и не исцелилась, это я так тебя?
- Конечно, всегда, - хмыкнул Хэши, - Как паладины. Нудные, сияющие и всегда праведные. Бррр…
Избегая одной неприятной темы, Хэши умудрился вляпаться в другую. Ну… Надо же так было, а!
- Предлагаешь еще выпить? – он закатил глаза, - Запои для печени вредны, ты же знаешь. Или нет, и у лис еще и печень стальная в купе к остальным вашим достоинствам?
Он намеренно обошел тему раны стороной. Не хотелось объяснять, акцентировать внимание. Пожал плечами неопределенно, надеясь, что Кудзо спишет это на свои лапы и переспрашивать не будет.
- А нудишь сейчас больше ты, случайно не собрался в паладины? - парировал Кудзо, больше дурачась уже. - И думаю, в нашем случае одна бутылочка чего-нибудь вроде красного вина, разделенная на двоих, может даже еще водой разбавленная, будет спасением, самым чудесным образом исцелив похмелье.
Хэши будто проигнорировал вопрос, что странно. Кудзо больше ожидал реакции в духе: "Да и горазд ты царапаться", как было чуть раньше, и уже по интонации можно было бы понять, насколько дампир злиться на самом деле. Уж точно не начнет занудствовать.
Вообще... плохо поддающая колдовству рана, ее месторасположение, у Кудзо ныло примерно рядом, плюс дорожная амнезия. Звучит знакомо... хотя, может, это уже воображение разыгралось? Так что лис смолчал, но на всякий случай решил запомнить и понаблюдать за другом.
- О, еще как собрался! – Хэши состроил максимально-серьезную морду, набычился, - Чтобы проповедовать тебе ученье… Слушай, а у Кайдена Кайлина вообще есть паладины? – вдруг задумался дампир, притом уже серьезно. Жрецы были, это точно – однажды Хэши забрел в очень веселую деревушку, где стояло аж три мельницы и один большой, овеянный парами браги храм. Выполз спустя неделю, зарекшись пить в принципе. Он и так употреблял крайне редко, да и по хорошим только поводам…
Как, к примеру, спасение Кенабриса. Надо же было так доотмечаться!
Но… Как же трещала башка… И лис еще этот… Герой, мать его, любовник.
- Значит, иди за бутылочкой, - принял волевое решение Хэши.
- Хм, не слышал об этом, но думаю, это весьма интересная тема для обсуждения, - воодушевился кицунэ, находя еще один повод выползти и приложится к бутылочке. - Один из моих братьев, младший, как раз поклоняется Кайдену, могу ему написать и спросить, вдруг знает.
Лис весело вильнул хвостом, а потом возмущенно уставился на Хэши.
- Что значит иди? Пошли вместе! Не ты один, знаешь ли, страдаешь тут, - Кудзо чуть не спалился, что и ему сидеть трудно.
Через шуточки, через подколки, они все-таки растолкались, умылись, оделись и выползли в общий зал, встреченные дружественными поздравлениями, и каждый так и норовил пожать руку, к счастью, это закончилось быстро, поскольку узнав, что герой Кенабриса и его спутник хотят жрать и промочить горло, все тут же ретиво кинулись их угощать, так что один стаканчик в компании вкусненького мяса сменился другим, третьим, четвертым, пятым....